иди, иди! -- сказал он послушнику, темная фигура которого рисовалась в стороне резким силуэтом... Молодой человек мгновение колебался, потом повернулся и пошел к открытой двери церкви.
Мы расположились под деревом, и у нас началась благодушная беседа. После первой же рюмки наливки отец Стахий оживился, с него сошли признаки угнетения и робости, и он оказался очень приятным собеседником... Благодушное настроение его омрачалось только от времени до времени появлением в нашем уголке темной фигуры послушника, который подходил, останавливался сумрачною тенью в стороне и произносил сурово:
-- Отче... начали без вас.
В другой раз:
-- Отче... Отчитали... Вам возглашать...
Отец Стахий досадливо отмахивался и говорил:
-- Продолжайте... Ладно... Приду, возглашу!
Послушник стоял некоторое время, как будто ему было трудно оторвать ноги от земли, но потом уходил. И в его походке чувствовалась укоризна...
Мы продолжали мирную беседу, под звуки нескладного столпового напева, доносившегося из открытых дверей храма. Пели два -- три голоса в унисон и несколько гнусаво...
-- Скажите, пожалуйста, -- спросил я у отца Стахия, -- монастырь ваш штатный или общежительный?
-- Общежительный, -- ответил он и вздохнул. -- Хотели жалование положить от синода... Да вот видите... настоятель у нас человек строгий... Отказался.
-- Отчего?
Отец Стахий налил на блюдечко чай, долго смотрел на него и потом ответил, тонко улыбнувшись:
-- Видите... нецыи и без того утверждают, будто единоверие -- ловушка, а мы, дескать, попались в нее по неразумию и... ох-хо-хо-о... прости господи, по немощи... Так вот... не очень это уважают, что единоверцам пользоваться еще и награждением... Поняли?..
-- А доброхотных пожертвований мало?
-- Мало, -- сказал он.
Я ждал обычного конца подобной фразы и дождался:
-- Усердия мало в нонешнем народе, -- добавил отец-казначей со вздохом и торопливо опрокинул свою чашку на блюдечко, положил наверх кусочек сахару и отодвинул от себя.
К нам вновь приближался суровый молодой послушник... На этот раз фигура его была вся -- безмолвная укоризна. Остановившись опять в нескольких шагах, он сказал с особенной суровостью:
-- Кончили, отец Стахий... Благословите запирать церковь?..
Отец Стахий с стыдливой поспешностью поднялся с места:
-- Иду, иду... Не запирай...
Он торопливо попрощался с нами и пошел к паперти. Мрачный юноша следовал за ним.
Со стола убрали. Мои племянники стали укладывать котомку, а я зашел перед отъездом в церковь...
Она была пуста... Молящихся не было; вечерня отошла при пустом храме, и теперь немногие, участвовавшие в ней, уходили... Только мрачный послушник стоял неподвижно на клиросе, и отец Стахий возглашал, уходил в алтарь, появлялся оттуда, кадил перед иконами и опять возглашал один, предоставляя господу богу привести это в должный порядок... яко же ты, господи, веси.
Взглянув на меня, отец Стахий отвернул глаза и "завозглашал" торопливее.
Мы плыли уже по реке, а передо мною все носился образ сурового послушника, отдельная могила каменного
