задумчиво висят тучи
или гроза бушует и ревет на океане, и молнии падают в колыхающуюся воду. А
корабль все идет и идет...
Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что
никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще в его голове не было
столько мыслей, смутных и неясных, как эти облака и эти волны, -- и таких же
глубоких и непонятных, как это море. Мысли эти рождались и падали в его
голове, и он не мог бы, да и не старался их вспомнить, но чувствовал ясно,
что от этих мыслей что-то колышется и волнуется в самой глубине его души, и
он не мог бы сказать, что это такое...
К вечеру океан подергивался темнотой, небо угасало, а верхушки волны
загорались каким-то особенным светом... Матвей Дышло заметил прежде всего,
что волна, отбегавшая от острого корабельного носа, что-то слишком бела в
темноте, павшей давно на небо и на море. Он нагнулся книзу, поглядел в
глубину и замер...
Вода около корабля светилась, в воде тихо ходили бледные огни,
вспыхивая, угасая, выплывая на поверхность, уходя опять в таинственную и
страшную глубь... И казалось Матвею, что все это живое: и ход корабля, и
жалобный гул, и грохот волны, и движение океана, и таинственное молчание
неба. Он глядел в глубину, и ему казалось, что на него тоже кто-то глядит
оттуда. Кто-то неизвестный, кто-то удивленный, кто-то испуганный и
недовольный... От века веков море идет своим ходом, от века встают и падают
волны, от века поет море свою собственную песню, непонятную человеческому
уху, и от века в глубине идет своя собственная жизнь, которой мы не знаем. И
вот, теперь в эту вековечную гармонию, в это живое движение вмешался дерзкий
и правильный ход корабля... И песня моря дрогнула и изменилась, и волны
разрезаны и сбиты, и кто-то в глубине со страхом прислушивается к этому ходу
непонятного чудовища из другого, непонятного мира. Конечно, Лозинский не мог
бы рассказать все это такими словами, но он чувствовал испуг перед тайной
морской глубины. И казалось Лозинскому, что вот он смотрит со страхом
сверху, а на него с таким же ужасом кто-то смотрит снизу. Смотрит и
сердится, и посылает своих посланцев с огнями, которые выплывают наверх и
ходят взад и вперед, и узнают что-то, и о чем-то тихо советуются друг с
другом, и все-таки печально уходят в безвестную пучину, ничего не понимая...
А корабль все бежит неудержимым бегом к своей собственной цели...
И много в эти часы думал Матвей Лозинский, -- жаль только, что все эти
мысли подымались и падали, как волны, не оставляя заметного следа, не
застывая в готовом слове, вспыхивали и гасли, как морские огни в глубине...
А впрочем, он говорил после и сам, что никогда не забудет моря. "Человек
много думает на море разного, -- сказал он мне, -- разное думает о себе и о
боге, о земле и о небе... Разное думается человеку на океане -- о жизни, мой
господин, и о смерти..." И по глазам его было видно, что какой-то огонек
хочет выбиться на поверхность из безвестной глубины этой простой и темной
души... Значит, что-то все-таки осталось в этой душе от моря.
Да, наверное, оставалось... Душа
