-- Мистер Борк, -- поправил еврей с еще большею гордостью.
-- Ну, пускай так, мистер так и мистер, чтоб тебя схватило за бока... А
где же тут хорошая заезжая станция, чтобы, знаешь, не очень дорого и не
очень уж плохо. Потому что, видишь ты... Мы хоть в простых свитках, а не
совсем уже мужики... однодворцы... Притом еще с нами, видишь сам, девушка...
-- Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею дело, -- ответил
мистер Борк с большою политикой. -- Что вы обо мне думаете?.. Пхе! Мистер
Борк дурак, мистер Борк не знает людей... Ну, только и я вам скажу это ваше
большое счастье, что вы попали сразу на мистера Борка. Я ведь не каждый день
хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на пристань?.. А у меня
вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни найдем комнатку особо,
вместе с моею дочкой.
-- А, вот видите вы, как оно хорошо, -- сказал Дыма и оглянулся, как
будто это он сам выдумал этого мистера Борка. -- Ну, веди же нас, когда так,
на свою заезжую станцию.
-- Может, вам нужно взять еще ваш багаж?
-- Э! Какой там багаж! Правду тебе сказать, так и все вот тут с нами.
-- Ге, это не очень много! Джон!.. -- крикнул он на молодого человека,
который-таки оказался его сыном. -- Ну, чего ты стоишь, как какой-нибудь
болван. Таке ту бэгедж оф мисс (возьми у барышни багаж).
Молодой человек оказался не гордый. Он вежливо приподнял шляпу, схватил
из рук Анны узелок, и они пошли с пристани.
Прошли через улицу и вошли в другую, которая показалась приезжим
какой-то пещерой. Дома темные, высокие, выходы из них узкие, да еще в
половину домов поверх улицы сделана на столбах настилка, загородившая
небо...
-- А, господи! матерь божья! -- взвизгнула вдруг в испуге Анна и
схватила за руку Матвея.
-- Всякое дыхание да хвалит господа, -- сказал про себя Матвей. -- А
что же это еще такое?
-- Ай-ай, чего вы это испугались, -- сказал жид. -- Да это только
поезд. Ну, ну, идите, что такое за важность... Пускай себе он идет своей
дорогой, а мы пойдем своей. Он нас не тронет, и мы его не тронем. Здесь, я
вам скажу, такая сторона, что зевать некогда...
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что
столбы кругом дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо
над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они посмотрели с
разинутыми ртами, как поезд изогнулся в воздухе змеей, повернул за угол,
чуть не задевая за окна домов, -- и полетел опять по воздуху дальше, то
прямо, то извиваясь...
И показалось нашим, привыкшим только к шуму родного бора, да к шепоту
тростников над тихою речкой Лозовою, да к скрипу колес в степи, -- что они
те-
перь попали в самое пекло. Дома -- шапка свалится, как посмотришь.
Взглянешь назад -- корабельные мачты, как горелый лес; поднимаешь глаза к
небу -- небо закопчено и еще закрыто этой настилкой воздушной дороги, от
которой в улице вечные сумерки. А впереди человек видит опять, как в
воздухе, наперерез, с улицы в улицу летит уже другой поезд, а воздух весь
изрезан храпом, стоном, лязганием и свистом
