-- Га! Вот как дерутся у
нас, в Лозищах.
Но после, когда смех постепенно утих и все принялись горячо обсуждать
случившееся, лицо Дымы стало омрачаться, и через некоторое время он сказал
так, что Матвей расслышал ясно его слова:
-- Хорошо, нечего сказать: драться, точно медведь у берлоги... Это стыд
перед образованными людьми...
-- Ничего, -- ответил Матвей спокойно, опять, как ни в чем не бывало,
принимаясь за библию,-- хоть по-медвежьи, а здорово. В другой раз твой Падди
будет знать...
Ирландцы пошумели еще некоторое время, потом расступились, выпустив
Падди, который опять вышел вперед и пошел на Матвея, сжав плечи, втянув в
них голову, опустивши руки и изгибаясь, как змея. Матвей стоял, глядя с
некоторым удивлением на его странные ужимки, и уже опять было приготовился
повторить прежний урок, как вдруг ирландец присел; руки Матвея напрасно
скользнули в воздухе, ноги как будто сами поднялись, и он полетел через
постель на спину.
Кровать затрещала, и огромный лозищанин свалился на пол.
-- All right, -- одобрительно раздалось в куче ирландцев, а Падди,
довольный, стал надевать свою куртку.
Но в это время Матвей тяжело поднялся из-за кровати.
Его нельзя было узнать: всегда кроткие глаза его теперь глядели дико,
волосы торчали дыбом, зубы скрипели, и он озирался, что бы ему взять в руку.
Ирландцы взяли Падди в середину и сомкнулись тревожно, как стадо при
виде медведя. Все они глядели на этого огромного человека, ожидая чего-то
страшного, тем более, что Дыма тоже стоял перепуганный и бледный...
Трудно сказать, что было бы дальше, но в эту минуту Анна перебежала
через комнату и схватила Матвея за руку.
-- Для бога, -- сказала она только. -- О, для бога!..
Матвей поглядел на нее сначала мутным, непонимающим взглядом, но через
несколько секунд тяжело перевел дух. Потом отвернулся и сел к окну.
Ирландцы успокоились. Падди хотел даже подойти к Матвею и протянул
руку; но Дыма остановил его, и они оставили Матвея в покое.
А за окном весь мир представлялся сплошною тьмой, усеянной светлыми
окнами. Окна большие и окна маленькие, окна светились внизу, и окна стояли
где-то высоко в небе, окна яркие и веселые, окна чуть видные и будто
прижмуренные. Окна вспыхивали и угасали, наконец, ряды окон пролетали мимо,
и в них мелькали, проносились и исчезали чьи-то фигуры, чьи-то головы,
чьи-то едва видные лица...
XIII
Поздним вечером Дыма осторожно улегся в постель рядом с Матвеем,
который лежал, заложив руки за голову, и о чем-то думал, уставивши глаза и
сдвинувши брови. Все уже спали, когда Дыма, собравшись с духом, сказал:
-- И чего бы, кажется, сердиться на приятеля... Разве я тут виноват...
Если уже какой-нибудь поджарый Падди может повалить самого сильного человека
во всех Лозищах... Га! Это значит, такая уже в этой стороне во всем
образованность... Тут сердиться нечего, ничего этим не поможешь, а видно
надо как-нибудь и самим ухитряться... Индейский удар! Это у них, видишь ли,
называется индейским ударом...
Матвей поднялся на постели, повернул лицо к Дыме и спросил:
