и заборами, и только в одном
месте какой-то гордый человек вывел дом этажей в шестнадцать, высившийся
черною громадой, весь обставленный еще лесами... Эта вавилонская башня резко
рисовалась на зареве от освещенного города...
До ушей Матвея донесся шум деревьев. Лес всегда тянет к себе
бесприютного бродягу, а Матвей Лозинский чувствовал себя настоящим бродягой.
Поэтому он быстро, повернулся и пошел к парку. Если бы кто смотрел на
него в это время с площади, то мог бы видеть, как белая одежда то теряется в
тени деревьев, то мелькает опять на месячном свете.
Он шел так несколько минут и вдруг остановился. Перед ним поднималась в
чаще огромная клетка из тонкой проволоки, точно колпаком покрывшая дерево.
На ветвях и перекладинах сидели и тихо дремали птицы, казавшиеся какими-то
серыми комками. Когда Матвей подошел поближе, большой коршун поднял голову,
сверкнул глазами и лениво расправил крылья. Потом опять уселся и втянул
голову между плеч.
Матвей отошел, боясь, чтобы птицы не подняли возню. Он ступал тихо и
оглядывался, ища себе приюта. Вскоре перед ним забелело продолговатое
здание. Половина его была темная, и Матвею показалось, что это какой-нибудь
сарай, где можно свернуться и заснуть до утра. Но, подойдя, он опять увидел
железную решетку, от которой отскочил в испуге. Из-за нее сверкнули на него
огнем два глаза. Большой серый волк стоял над спящею волчицей и зорко следил
за подозрительным человеком в белой одежде, который бродит неизвестно зачем
ночью около звериного жилья.
В то же время откуда-то из тени человеческий голос сказал что-то
по-английски резко и сердито. Матвею этот окрик показался хуже ворчания
лесного зверя. Он вздрогнул и пугливо пошел опять к опушке. Тут он
остановился и погрозил кулаком. Кому? Неизвестно, но человек без языка
чувствовал, что и в нем просыпается что-то волчье...
XXI
Легкое журчание воды потянуло его дальше. Это струился в бассейн
неплотно запертый фонтан. Вода сочилась кверху, будто сонная, и, то
поднимаясь, то падая совсем низко, струйка звенела и плескалась. Матвей
склонился к водоему и стал жадно пить. Потом он снял шапку и перекрестился,
решившись лечь тут же в кустах. Издалека в тишине ночи до него донесся
свисток... Ему показался он звуком из какого-то другого мира. Он сам
когда-то тоже приехал на пароходе... Может быть, это еще такой же пароход из
старой Европы, на котором люди приехали искать в этой Америке своего
счастья, -- и теперь смотрят на огромную статую с поднятой рукой, в которой
чуть не под облаками светится факел... Только теперь лозишанину казалось,
что он освещает вход в огромную могилу.
С сокрушением, сняв шапку и глядя в звездное небо, он стал молиться
готовыми словами вечерних молитв. Небо тихо горело своими огнями в бездонной
синеве и Казалось ему чужим и далеким. Он вздохнул, бережно положил около
себя кусок хлеба, с которым все не расставался, и лег в кусты. Все стихло,
все погасло, все заснуло на площади, около зверинца и в парке. Только
плескалась струйка воды, да где-то вскрикивала в клетке ночная птица,
