телегу...
-- А еще?
Матвей чувствовал, что за всеми перечисленными предметами в душе
остается еще что-то, какой-то неясный осадок... Мелькнуло лицо Анны...
-- Ну, потом... -- продолжал он с усилием, -- человек уже в возрасте.
Своя хата, значит, уже и своя жена.
-- И еще что-нибудь?
-- Еще... если бы можно было молиться по-старому в своей церкви...
В голове его мелькнули еще разговоры о свободе, но это было уже так
неясно и неопределенно, что он не сказал об этом ни слова.
Нилов подождал еще. Лицо его было серьезно и несколько взволнованно.
-- Все это вы можете найти здесь! -- сказал он решительно и резко, --
все, что вы искали. Зачем же вам уезжать?
И видя, что Матвей несколько огорчен его резким тоном, он прибавил:
-- Вы пережили самое трудное: первые шаги, на которых многие здесь
гибнут. Теперь вы уже на дороге. Поживите здесь, узнайте страну и людей... И
если все-таки вас потянет и после этого... Потянет так, что никто не в
состоянии будет удержать... Ну, тогда...
В голосе Нилова звучало какое-то страстное возбуждение. Матвей заметил
это и сказал:
-- А вы сами... извините... ведь вы хотите уехать.
Лицо Нилова опять слегка омрачилось.
-- Да, -- ответил он. -- У меня свои причины...
-- Значит... вы не нашли для себя то, чего искали?
Нилов распахнул окно и некоторое время смотрел в него, подставляя лицо
ласковому ветру. В окно глядела тихая ночь, сияли звезды, невдалеке мигали
огни Дэбльтоуна, трубы заводов начинали куриться: на завтра разводили пары
после праздничного отдыха.
-- Здесь есть то, чего я искал, -- ответил Нилов, повернув от окна
взволнованное и покрасневшее лицо. -- Но... слушайте, Лозинский. Мы до сих
пор с вами играли в прятки... Ведь вы меня узнали?
-- Я узнал вас, -- смущенно сказал Матвей.
-- И я вас узнал также. Не знаю, поймете ли вы меня, но... за то одно,
что мы здесь встретились с вами... и с другими, как равные... как братья, а
не как враги... За это одно я буду вечно благодарен этой стране...
Матвей слушал с усилием и напряжением, не вполне понимая, но испытывая
странное волнение...
-- А если я все-таки еду обратно, -- продолжал Нилов, -- то... видите
ли... Здесь есть многое, чего я искал, но... этого не увезешь с собою... Я
уже раз уезжал и вернулся... Есть такая болезнь... Ну, все равно. Не знаю,
поймете ли вы меня теперь. Может, когда-нибудь поймете. На родине мне
хочется того, что есть здесь... Свободы, своей, понимаете? Не чужой... А
здесь... Здесь мне хочется родины...
Нилов смолк, и после этого оба они долго еще смотрели в окно на ночное
небо, на тихую, ласковую ночь чужой стороны. Нилов думал о том, что скоро он
покинет все это и оставит позади целую полосу своей жизни. А Матвею
почему-то вспомнилось море и его глубина, загадочная, таинственная,
непонятная... Так же непонятно казалось ему теперь многое в жизни, и так же
манило еще смутную мысль... И, вспоминая недавний разговор, он чувствовал,
что не знал хорошо себя самого и что за всем, что он сказал Нилову, -- за
коровой и хатой, и полем, и даже за чертами Анны -- чудится
