20

приговора, так как ему чрезвычайно тяжело ожидание. Приговор был готов н послан ему в тот же день. Многие ждали, что суд чес­ти осудит Суворина. "Если не за это одно, то за все вообще". Мы строго держались в пределах только данного обвинения, и, по совести, я считаю приговор {42} справедливым. В данном деле у Суворина не было бесчест­ных побуждений: он полагал, что исполняет задачу мен­тора. Но у него давно уже нравственная и цивилическая глухота и слепота, давно его перо грязно, слог распу­щен, мысль изъедена неискренней эквилибристикой...

            [...] Все эти приемы в "Маленьких письмах" мы и от­метили и осудили. Но мы считали неуместным и опасным становиться судьями всего, что носит характер "мнений" и "направления". С этим нужно бороться не приговора­ми. А от нас именно этого и ждали..." (Дневник, т. IV, стр. 171--172. Запись от 24 июля 1899 г.)

            Приговор суда чести по делу Суворина вызвал боль­шое неудовольствие в студенческой среде и в широких кругах интеллигенции.

            Летом 1899 года мы жили на даче в деревне Растяпино близ Нижнего Новгорода, Здесь отец работал над рассказом "Маруся" для сборника "Русского богатства", впоследствии названном "Марусина заимка". Из Ниж­него часто приезжала знакомая молодежь, и шли споры по поводу приговора суда чести над Сувориным. В ар­хиве отца хранятся письма, порицавшие участников су­да -- Анненского и Короленко, Был получен протест из Нижнего, в котором им рекомендовалось отказаться от общественной деятельности. Среди подписавшихся 88 че­ловек было немало знакомых отца и Анненского. По этому поводу отец писал A. П. Подсосовой:

            "Можно возмущаться теми или другими мнениями писателя, можно протестовать против них, но судить за них нельзя. Это азбука свободы слова и печати, которая, к сожалению, еще не знакома многим не в одном Ниж­нем. Одно дело -- журнальная статья, другое дело -- приговор того или иного суда, Я могу бороться с мне­нием, но буду против его "осуждения" судом и даже са­мой отдачи под суд.

            Публику, и меня лично, и всех нас {43} глубоко возмутило "мнение" Суворина о том, что госу­дарству ничего не стоит выкинуть десятки тысяч моло­дежи. Арсеньев заклеймил это мнение в печати, мою статью по этому поводу задержала цензура. Но оба мы полагаем, что даже с такими мнениями нужно бороться не приговорами суда. Поэтому мы сразу поставили принцип: мнения Суворина нашему суждению не подле­жат. Между тем, мы знали, что именно "мнения" глав­ным образом возмущали большинство. Мы знали, что, осудив лишь некоторые приемы Суворина, -- мы не удов­летворим ни Суворина, ни очень многих в обществе. Но мы думали не о Суворине и не о большинстве, а о необ­ходимости полной справедливости суда и о некоторых "началах", которые, по нашему мнению, важнее всяких Сувориных. И если бы пришлось такое же дело судить вторично, и если бы протестовали не 88, а 88 880 чело­век, мы все-таки "имели бы гражданское мужество" сказать то же..." (Письмо М. П. Подсосовой в мае-июне 1899 г. ОРБЛ. Кор./II, папка N 7, ед. хр. 95.).

            В течение четырех лет пребывания в Петербурге от­цу приходилось постоянно участвовать в суде чести, в кассе взаимопомощи, в Литературном фонде, выступать на вечерах с благотворительной