24

отец полу­чил доступ, он уезжал с утра на велосипеде в Уральск, находившийся в семи верстах от нашего дома, и к обеду возвращался оттуда с четвертью кумыса за спиной. Эти поездки в сорокаградусную жару его не утомляли: он купался, обедал, а вечером с увлечением играл с нами, детьми, и молодежью в гандбол на площадке близ дома Каменских.

            "Прочитал и сделал выписки из 8 огромных архив­ных дел (по 500-600 страниц) и побывал в нескольких "пугачевских местах", в том числе совершил одну по­ездку по верхней линии до Илека, шатался по хуторам, был в киргизской степи; недавно еще, не без некоторо­го, признаться, волнения, стоял на той самой пяди зем­ли, где был знаменитый "умет" (на Таловой). Как вся русская история, -- умет был сделан из весьма непрочных материалов. Впрочем, в начале еще этого столетия его развалины одиноко стояли, размываемые дождями, на самом берегу речки. Теперь там -- целый поселок, и я снял его строения (не то что пугачевского, а прямо скифского стиля), снял умет в степи, снял внутренность {50} такого умета (посмотреть, так и не разберешь, что это такое. Так и в натуре!). Одним словом, оглядываясь назад, вижу, что и архивного и натурального материала набрал немало. Лето для моей задачи не потеряно; узнал казаков (порой тоже скифского периода!) и, главное, все мелочи, все сколько-ниб[удь] выдающиеся "происшествия" за неск[олько] лет до Пугачева, во вре­мя и после -- теперь у меня как на ладонке. Очень инте­ресны данные об участии в этой борьбе киргиз, до сих пор, кажется, почти нетронутые. Интересно: прежде всего оказывается, что гуманное российское начальство вызвало их само и посоветовало кинуться на улусы кал­мыков, приставших к Пугачеву,-- "дочерей взять в на­ложницы, а жен в есыри" (Пленные холопы (татарск.)) (буквально!). Киргизы хлынули на зов и буквально затопили Уральскую линию и места между низовьями Волги и Урала. На желтых листах арх[ивных] дел читается целая трагедия: сначала частые тревожные рапорты с форпостов, потом просьбы о помощи, потом молчание... И уже в это время вмеши­ваются пугачевцы. Потом лет 5-6 еще начальство не могло рассчитаться с последствиями своего политиче­ского шага: на требование выдачи обратно "русских есырей" хан и султаны отвечали, что они действовали по приказу, из усердия к ее величеству, и разбирать их было трудно. Сколько мне кажется, эта страничка исто­рии пока еще не была разработана. Когда-нибудь я на­печатаю этот материал, а пока берегу его для своей ра­боты" (Письмо Ф. Д. Батюшкову от 7 сентября 1900 г. -- B кн.: Короленко В. Г. Письма. 1888-1921. Пб.. 1922. стр. 152-163).).

            Особенно длительные и интересные поездки по ка­зачьим станицам отец предпринял осенью, после нашего отъезда в Полтаву. К этому времени в его воображении {51} начали уже складываться картины задуманного рома­на. Побывав на речке Таловой, над которой стоял когда-то умет Оболяева, где жил Пугачев, отец в письме к матери в Полтаву набросал обширный конспект гла­вы романа.

            В этом наброске вырисовываются образы исторических лиц, в том числе и Пугачева, еще не "объявившегося" и выдающего себя за купца. К это­му времени Короленко так формулирует тему романа:

            "Картина человеческой неправды