31

далеко не безраз­личным -- вводится ли то или другое начало категори­ческим распоряжением власти, или же оно возлагается на инициативу и нравственную ответственность учено-просветительного учреждения, призванного руководить­ся лишь высшими интересами литературы и мысли.

            Ввиду всего изложенного, т. е.:

            что оглашенным от имени Академии объявлением затронут вопрос, очень существенный для русской лите­ратуры и жизни;

            что ему придан характер коллективного акта;

            что моя совесть, как писателя, не может примирить­ся с молчаливым признанием принадлежности мне взгляда, противоположного моему действительному убеждению;

            что, наконец, я не нахожу выхода из этого положе­ния в пределах деятельности Академии,--

            я вижу вынужденным сложить с себя нравственную ответственность за "объявление", оглашенное от имени Академии, в единственно доступной мне форме, т. е. вместе с званием почетного академика.

            Поэтому, принося искреннюю благодарность уважае­мому учреждению, почтившему меня своим выбором, -- я прошу вместе с тем исключить меня из списков и бо­лее поч[етным] академиком не числить.

      Вл. Короленко".

            Через месяц после ухода отца из Академии, 25 августа 1902 года, подал заявление об уходе и А. П. Чехов.

            {64} Свое завершение академический инцидент получил уже после Февральской революции. На заседании Ака­демии 21 марта 1917 года было выражено желание ака­демиков, чтобы В. Г. Короленко возвратился в их среду. Об этом написал отцу Д. Н. Овсянико-Куликовский 21 марта после состоявшегося заседания:

            "Вчера, на заседании Разряда изящной словесности, было выражено единодушное желание, чтобы Вы опять стали почетным академиком и вступили в нашу среду[...] Мне поручили запросить Вас об этом прежде, чем будет послано. Вам официальное предложение Академии. Вас надо будет баллотировать, и, разумеется, Вас выберут единогласно. Горький вернулся без баллотировки, пото­му что Академия все время считала его не выбывшим, а только отторгнутым внешнею силою. Вы же выбыли по собственному желанию. Вспоминаю, что года три тому назад, на частном совещании у Кони, А. А. Шах­матов заявил, что из числа имеющихся вакансий, две должны остаться незамещенными -- впредь до возвра­щения Короленко и Горького. Теперь этот момент наступил. Возвращайтесь к нам".

            Но для отца академический инцидент был гораздо сложнее; принципиальный вопрос оставался неразре­шенным. То, что делало его одиноким в стане академи­ков и отделяло от их среды, не изменялось с револю­ционной переменой власти. Поэтому в ответ на письмо Овсянико-Куликовского он писал:

            "Дорогой Дмитрий Николаевич.

            Не знаю, найдете ли Вы в себе столько христианско­го незлобия, чтобы не сердиться на меня за такое запоз­дание с ответом на Ваше письмо. Произошло это от многих более или менее уважительных причин. Одна из них -- продолжающееся нездоровье, другая -- вытекающая отсюда нерешительность. Наконец, третья -- неопределенность положения, из которого требуется выход.

            {65} Вот видите ли, дорогой Дмитрий Николаевич, в чем дело. Вышел я из Академии не потому, что царь не ут­вердил избрания Горького. Это его, т. е. бывшего