39

клиентов между участниками.

            В эти дни моя передняя, кухня и кабинет густо на­полнялись мужиками. Интересуясь характером движе­ния, я опрашивал их, записывал наиболее характерные эпизоды и давал записочки к Е. И. Сияльскому и дру­гим местным адвокатам. Таким образом, в Полтаве бурных сцен в суде не было. Защитники ограничивались протокольным протестом против стеснения судебного следствия, но защиту продолжали. Может быть, это от­разилось отчасти на смягчении судейского настроения, и приговоры получались сравнительно мягкие. Многие подсудимые были довольно неожиданно оправданы..." (Короленко В. Г. Земли, земли! -- "Голос минувшего", 1922, N 2, стр. 129-133.).

      ВТОРОЕ СВИДАНИЕ С Л. Н. ТОЛСТЫМ

            Каждое свидание с Толстым стоит в воспоминаниях отца, как обособленное, ярко выделяясь среди других впечатлений. В разгар крестьянских волнений 1902 года Короленко побывал в Крыму у Чехова и посетил Толсто­го, который лежал тогда больной в Гаспре.

            {79} В очерках "Земли, земли!" отец пишет:

            "Толстой в одной черте своего характера отразил с замечательной отчетливостью основную разницу в ду­шевном строе интеллигентных людей и народа, особен­но крестьянства. Сам -- великий художник, создавший гениальные произведения мирового значения, переве­денные на все языки,-- он лично, как человек, легко за­ражался чужими настроениями, которые могли овла­деть его воображением.

            [...] Теперь, когда в России происходили события, вы­двигавшие предчувствие непосредственных массовых настроений, -- мне было чрезвычайно интересно подме­тить и новые уклоны в этой великой душе, тоскующей о правде жизни. В нем, несомненно, зарождалось опять новое. Чехов и Елпатьевский рассказывали мне, между прочим, что Толстой проявляет огромный интерес к эпи­зодам террора. А тогда отчаянное сопротивление кучки интеллигенции, лишенной массовой поддержки, могу­щественному еще правительству принимало характер захватывающей и страстной борьбы. Недавно убили ми­нистра внутренних дел Сипягина. Произошло покушение на Лауница. Террористы с удивительным самоотверже­нием шли на убийство и на верную смерть. Русская интеллигенция, по большей части люди, которым уже самое образование давало привилегированное положе­ние, -- как ослепленный филистимлянами Самсон, -- со­трясали здание, которое должно было обрушиться и на их головы. В этой борьбе проявилось много настроения, и оно в свою очередь начинало заражать Толстого. Чехов и Елпатьевский рассказывали мне, что, когда ему передали о последнем покушении на Лауница, то он сде­лал нетерпеливое движение и сказал с досадой:

            -- И, наверное, опять промахнулся?

            Я привез много свежих известий. Я был в Петербур­ге во время убийства Сипягина и рассказал, между {80} прочим, отзыв одного встреченного мною сектанта, про­стого человека;

            -- Оно, конечно,--убивать грех... Но и осуждать этого человека мы не можем.

            -- Почему же это? -- спросил я.

            -- Да ты, верно, читал в газете, что он подал ми­нистру бумагу в запечатанном пакете?

            -- Ну, так что же?

            -- А мы не можем знать, что в ней написано... Ми­нистру, брат, легко так обидеть человека, что и не замо­лишь этой обиды.