41

Ее все любили. С наступлением хорошей погоды отец вы­возил ее в сад, где она проводила несколько часов, ра­дуясь весне. Благодаря Ф. Д. Батюшкова за прислан­ное для матери кресло, отец писал ему 24 марта 1903 года:

            "...Погода у нас чудесная, жарко, тихо, не пыльно, сад распустился, достаточно тени -- и яблони все в цве­ту [...] Забираю с собой чернильницу, портфель с бума­гами и ухожу в сад, вывезя туда же и мамашу. У меня там есть отдельный стол, в тени, работать отлично... Все было бы хорошо, если бы не состояние матери: силы падают, боль горла, слабость, -- вообще жизнь гаснет, и гаснет мучительно..." (Короленко В. Г. Письма. 1888--1921. Пб., 1922, стр. 233-234.)

            30 апреля 1903 года бабушка умерла. Больше, чем печаль по умершей, мне вспоминается горе отца. Пер­вый раз я видела его плакавшим.

            "...Осталась в душе на всю жизнь с одинаковой свежестию болящая пустота,-- писал отец Ф. Д. Батюшкову 20 мая 1903 года.-- Конеч­но, мы были подготовлены, и горечь этого сознания, {83} распределенная на продолжит[ельное] время, притуплялась. Но только когда все это кончилось, я почувствовал, сколько горя в этом, ставшем совершенно неизбежном, конце. Я удивлялся, как могла она дорожить этой мучи­тельной жизнию, но теперь часто, глядя на ее кресло, которое и теперь стоит в ее комнате, я чувствую острое сожаление, что не могу опять поднять ее исстрадавше­еся, измученное тело, посадить в кресло и везти в сад. Прося Вас купить это кресло, я, правду сказать, думал. что едва ли придется употреблять его: меня просто пу­гала эта процедура. Но потом я привык и брать ее, и усаживать, и возить. И теперь, кажется, готов бы вер­нуть хоть эту степень жизни, хоть на несколько месяцев, чтобы еще договорить с ней многое, что осталось недо­сказанным..." (Короленко В. Г. Письма. 1888--1921. Пб., 1922, стр. 237-238.).

            Первые дни после смерти матери он много говорил о ней, вспоминал всю ее жизнь, с тех пор, как она оста­лась молодой вдовой с маленькими детьми на руках. Потом студенческие годы, когда она принимала друже­ское участие в жизни детей, ее ссыльные скитания вместе с ними, помощь товарищам детей, любовь, которую они к ней высказывали. После смерти были получены письма от знавших Эвелину Иосифовну, в которых мно­го искреннего сочувствия и теплых воспоминаний. Пом­ню, что эти воспоминания о матери, о лучшем, что связывало ее с детьми, смягчали горе отца.

            Болезнь и смерть матери совпали с моментом, кото­рый отец так характеризовал в статье, появившейся за границей:

            "Огромная страна переживает великий и тяжелый кризис. Голод уже официально признается чуть не {84} хроническим состоянием народа, в глубинах народной жизни начинается глухое и грозное движение" (Суррогаты гласности для высочайшего употребления. -- "Ос­вобождение", 1903, N 16, стр. 273.).

            Начались еврейские погромы. 6 апреля разразился погром в Кишиневе. Несколько оправившись после смерти матери, отец 9 июня уехал в Кишинев, чтобы на месте ознакомиться с тем, что там происходило.

            "Я приехал в Кишинев,-- пишет он в очерке "Дом N 13", -- спустя два месяца после погрома, но его от­голоски были еще свежи и резко отдавались по всей России. В Кишиневе