59

отделение. В 12 часов (приблизит[ельно]) мы попрощались с Анненским, и его увели...

            ...В 3 часа я был в охране... Мойка, N 12-й... На сте­не дома мраморная доска с надписью: "Здесь 29 янва­ря 1837 года умер Александр Сергеевич Пушкин".

            Старинный барский дом, с большим двором, с высо­кими комнатами... Охрана, по-видимому, не тратила много денег на перестройки: ей принадлежит, по-види­мому, только густая пыль на карнизах, паутина в высо­ких углах и залах канцелярии и участка...

            Благообразный молодой жанд[армский] офицер про­извел мне допрос: какую речь произнес на могиле Ми­хайловского Анненский? Я, разумеется, ответил, что ни­какой. Когда я это записал, офицер прибавил:

            {118} -- Простите, еще одну вопрос: а вы что говорили на могиле?

            -- Тоже ни слова.

            Больше об этом речи не было... Когда я ждал в при­емной, туда входили разные субъекты и, проходя, оки­дывали меня внимательными взглядами. По-видимому, они убедились, что меня в числе говоривших не ви­дели..." (ОРБЛ, фонд 135, разд. 1, папка N 46, ед. хр. 2.).

            Арест Анненского произошел по ложному доносу: по­лиция и сыщики донесли, будто он произнес на могиле Мих[айловско]го зажигательную речь, содержание кото­рой сыщики, разумеется, передать не могут, но слыха­ли будто бы конец:

            -- Да здравствует свобода!

            А так как свобода, естественно, предполагается не­возможной при самодержавии, то значит -- речь "возму­тительного содержания". Интересно, однако, что в дей­ствительности Анненский никакой речи не произносил. В охране допрошены: я, Елпатьевский, Семевский, Ф. Д. Батюшков, Вейнберг. Все единогласно показали, что Анненский не говорил ничего. Наконец, и полицей­ский, который сначала настаивал,-- кончил тем, что при­знал говорившего речь господина в Василии Ивановиче Семевском. Дело стало ясно, но... Анненского не отпус­кают. И Лопухин, и Плеве давно сердиты на него за председательство на "ужинах писателей", и теперь по­дымается вопрос об "общей неблагонадежности" и агитации против правительства. Последний ужин был 20 декабря.

            На нем адвокат Переверзев делал доклад о ки­шиневском процессе, во время которого выяснилось с полной несомненностью участие начальника "охраны", для чего-то присланного в Кишинев с отрядом сыщиков, которые принимали точно установленное участие в {119} погроме и его подготовлении. Это -- лично задевает госпо­дина министра, которого "Таймс" тоже обвинил в про­вокации (высылка Брагама, корреспондента "Timesa"). Переверзева арестовали и выслали в Олонецкую губ[ер­нию], но предварительно допрашивали: не Анненский ли дал ему тему и не он ли председательствовал 20 декаб­ря? Переверзев решительно отрицает это, и действитель­но это опять промах: Анненский 20 дек[абря] не предсе­дательствовал... Все это тоже выясняется допросами, но... Анненского продолжают держать при охране..." (ОРБЛ, фонд 135, разд. 1, папка N 46, ед. хр. 2.). -- записано 8 февраля 1904 года.

            "...Анненский смеется в разговоре с осторожной Алек[сандрой] Никитишной:

            -- Вот видишь: послушался тебя, раз не председа­тельствовал на банкете и раз не сказал речи, хотя нуж­но было сказать. И именно за это сижу..." (Там же.) -- записано