75

так нельзя, что Россия дошла до пределу, что надо переменить порядки и созвать выбор­ных. Все это говорилось степенно и как бы теоретично.

            {149} И та же среда поддакивала. Теперь эта середка пере­качивает свои симпатии на сторону бойкого бакинца. Он развивает чисто фаталистическую теорию: Россия от века серая. Серой ей и оставаться. Всегда в ней во­ровали, всегда и будут воровать. Это положение вызы­вает в слушателях очень прочное сочувствие: они-то в числе тех, которым при этом живется недурно. Сыплют­ся примеры: как воруют приказчики, как воруют ин­женеры, как воруют пароходные капитаны. Все это го­ворится с захлебыванием.

            . ...Эта философия благонамеренности и воровства, застоя и злобы... идет грузно, как беляна, которая встречается нам на стрежне, и так самоуверенно, как проповедь истинного патриотизма...

            ...Пароход свистит, подходя к Богородску. Публика начинает расходиться... Человек из Спасского уезда смотрит на меня наивно-рыбьими глазами, в которых, однако, на сей раз просвечивает злоба. Некоторая по­дозрительность чувствуется и у других. Во мне они как будто чувствуют нечто родственное тем слишком умным армянам, которые хотят своего царя и которых добрые татары за это избивают..."

            Высадившись в Козьмодемьянске, мы пошли лесны­ми дорогами к Светлояру.

            Это путешествие вместе с отцом, который был так же добр и спокоен в дороге, в самых неудобных усло­виях, как и у себя дома, вспоминается очень хорошо. Тревога и смятение окружающей жизни, к которым с таким вниманием и интересом присматривался отец, от нас тогда были далеко. В моем воспоминании сохрани­лись широкие просторы Волги, с ее покоем и близкой, знакомой красотой, долгие дороги лесами, такими гус­тыми, что при взгляде в чащу виден был только мрак, лесные поляны с пестрыми цветами и земляникой. Мы шли на Юрьино, Перевоз, Марьино, Городец, {150} Воскресенское. Во Владимирское пришли около 9 часов вечера. Тотчас же пошли на озеро.

            В очерке "Светлояр", рассказывая о своем посеще­нии этих мест, отец пишет:

            "Когда в первый проезд мимо Светлояра мой ямщик остановил лошадей на широкой Семеновской дороге, верстах в двух от большого села Владимирского, и указал кнутовищем на озеро, -- я был разочарован.

            Как? Это и есть Светлояр, над которым витает ле­генда о "невидимом граде", куда из дальних мест, из-за Перми, порой даже из-за Урала, стекаются люди разной веры, чтобы раскинуть под дубами свои божни­цы, молиться, слушать таинственные китежские звоны и крепко стоять в спорах за свою веру?.. По рассказам и даже по описанию Мельникова-Печерского я ждал уви­деть непроходимые леса, узкие тропинки, места, укры­тые и темные, с осторожными шепотами "пустыни".

            А тут -- видное с большой проезжей дороги, в зеле­ных берегах, точно в чашке, лежало овальное озерко, окруженное венчиком березок. Взбегая на круглые хол­мики, деревья становятся выше, роскошнее. На верши­нах березы перемешались уже с большими дубами, и сквозь густую зелень проглядывают бревенчатые стены и куполок простой часовни... И только?..

            Когда я пришел к озеру во второй раз, мое разоча­рование прошло. От Светлояра повеяло на меня свое­образным обаянием. В нем