88

Филонов произвел погром, по­казавший, что военный отряд отдан, по-видимому, в распоряжение человека, одержимого какими-то болезнен­ными приступами непонятной жестокости...

            [...] Приехав вечером, он прежде всего потребовал к себе старшину, сорвал с него знак, избил палкой по лицу, затем принялся за писарей, которых таскали за бороды из одного конца комнаты в другой. Среди холо­да и темноты наскоро был согнан сход из двухсот-трех­сот человек, ничего не понимавших и ни к каким заба­стовкам не причастных [...] Выйдя на крыльцо, Филонов закричал: "Шапки долой, на колени, мерзавцы! Выда­вай виновных!" Толпе не было объяснено даже, кто виновен и в чем виновен, и кого следует выдавать... В это время казаки привели к крыльцу отставного земского фельдшера Багно. Увидав его, Филонов закричал: "До­лой шубу!" С больного старика сорвали шубу, закатили пиджак, два казака нагнули за волосы и за бороду, а два начали бить, пока он свалился на землю. После это­го его заперли в арестантскую и принялись за толпу по {174} очереди. "Выбирать не выбирали, а просто били по по­рядку, кто ближе стоял на коленях"...

            Тогда, под влиянием ужаса (все это, напомним, про­исходило в темноте и среди полного недоумения о при­чинах нападения), кто-то в толпе поднялся, чтобы бе­жать. Толпа последовала этому примеру... Люди побе­жали в беспорядке. Казачий есаул крикнул: "Руби!" "Никто не успел опомниться -- все смешалось. Каждый видел перед собою только смерть. Ночь безлунная, хотя и звездная, наводила еще больший ужас на души суе­верных беззащитных крестьян... Бежали прямо под шашки, топча и давя друг друга [...] (Изувеченных и раненых оказалось, по словам корреспондента, более 40 человек (22-м была оказана медицинская помощь). Прим В. Г. Короленко).

            Вот во что, под влиянием "старшего советника", "уклонившегося с фарватера закона", превращались от­ряды, назначенные для восстановления закона и "спо­койного доверия к власти".

            И не было видно такой закономерной власти, кото­рая бы пожелала и смогла положить этому предел и напомнить об ответственности "не одних обывателей, но и должностных лиц".

            Администрация, по-видимому, не желала. Суд, вероятно, не мог...

            Оставалась печать, и я чувствовал угрызения со­вести, что не сделал ничего тотчас же по получении из­вестий о сорочинской катастрофе. Я надеялся на послед­ствия фактических газетных корреспонденции и на офи­циальные сообщения почетного мирового судьи. Но за ними последовали только истязания ни в чем не повин­ных криворудских жителей. Очевидно, нужно было ска­зать что-нибудь более яркое и более сильное, чем фак­тические корреспонденции провинциальной газеты.

            {175} При данных обстоятельствах эта задача явно ложилась именно на меня, и, после известий о Кривой Руде, я уже не мог думать ни о каких других работах.

            Разумеется, наиболее благодарным материалом для ее исполнения являлся криворудский эпизод, не ослож­ненный никакими "беспорядками", где явное беззаконие, с начала и до конца, было на одной только стороне. Но это требовало, разумеет­ся, новой тщательной проверки, а дни уходили, разнося ужас и панику, подавляя всякие надежды на законный исход, принося, быть может, новые