Филонов произвел погром, показавший, что военный отряд отдан, по-видимому, в распоряжение человека, одержимого какими-то болезненными приступами непонятной жестокости...
[...] Приехав вечером, он прежде всего потребовал к себе старшину, сорвал с него знак, избил палкой по лицу, затем принялся за писарей, которых таскали за бороды из одного конца комнаты в другой. Среди холода и темноты наскоро был согнан сход из двухсот-трехсот человек, ничего не понимавших и ни к каким забастовкам не причастных [...] Выйдя на крыльцо, Филонов закричал: "Шапки долой, на колени, мерзавцы! Выдавай виновных!" Толпе не было объяснено даже, кто виновен и в чем виновен, и кого следует выдавать... В это время казаки привели к крыльцу отставного земского фельдшера Багно. Увидав его, Филонов закричал: "Долой шубу!" С больного старика сорвали шубу, закатили пиджак, два казака нагнули за волосы и за бороду, а два начали бить, пока он свалился на землю. После этого его заперли в арестантскую и принялись за толпу по {174} очереди. "Выбирать не выбирали, а просто били по порядку, кто ближе стоял на коленях"...
Тогда, под влиянием ужаса (все это, напомним, происходило в темноте и среди полного недоумения о причинах нападения), кто-то в толпе поднялся, чтобы бежать. Толпа последовала этому примеру... Люди побежали в беспорядке. Казачий есаул крикнул: "Руби!" "Никто не успел опомниться -- все смешалось. Каждый видел перед собою только смерть. Ночь безлунная, хотя и звездная, наводила еще больший ужас на души суеверных беззащитных крестьян... Бежали прямо под шашки, топча и давя друг друга [...] (Изувеченных и раненых оказалось, по словам корреспондента, более 40 человек (22-м была оказана медицинская помощь). Прим В. Г. Короленко).
Вот во что, под влиянием "старшего советника", "уклонившегося с фарватера закона", превращались отряды, назначенные для восстановления закона и "спокойного доверия к власти".
И не было видно такой закономерной власти, которая бы пожелала и смогла положить этому предел и напомнить об ответственности "не одних обывателей, но и должностных лиц".
Администрация, по-видимому, не желала. Суд, вероятно, не мог...
Оставалась печать, и я чувствовал угрызения совести, что не сделал ничего тотчас же по получении известий о сорочинской катастрофе. Я надеялся на последствия фактических газетных корреспонденции и на официальные сообщения почетного мирового судьи. Но за ними последовали только истязания ни в чем не повинных криворудских жителей. Очевидно, нужно было сказать что-нибудь более яркое и более сильное, чем фактические корреспонденции провинциальной газеты.
{175} При данных обстоятельствах эта задача явно ложилась именно на меня, и, после известий о Кривой Руде, я уже не мог думать ни о каких других работах.
Разумеется, наиболее благодарным материалом для ее исполнения являлся криворудский эпизод, не осложненный никакими "беспорядками", где явное беззаконие, с начала и до конца, было на одной только стороне. Но это требовало, разумеется, новой тщательной проверки, а дни уходили, разнося ужас и панику, подавляя всякие надежды на законный исход, принося, быть может, новые