свете оздоровляющего солнца, пусть организуются под разумным контролем обновленного государства с сознанием и осуществлением ответственности, в атмосфере разумного соревнования, закономерной борьбы и свободы...
Такова отныне задача всякого правительства. Она очень трудна, но только в ней спасение всего народа. Иначе -- это новые бесконечные потрясения, быть может, окончательная гибель" (Короленко В. Г. Подцензурное. -- "Киевская мысль". 1918, 5 июня).
Ответом властей было сначала закрытие газеты, а затем -- 11 (24) июля 1918 года -- арест К. И. Ляховича, голос которого неизменно раздавался в думе и о близком участии которого в газете было известно. Кроме того, у него произошло личное столкновение с помощником губерниального старосты по фамилии Нога.
"Распоряжение немецкое, но рука явно Ноги,--писал отец 18 (31) июля 1918 года мне в Москву, куда я в это время уехала в связи с изданием его сочинений.-- Первоначальный повод -- перепечатка воззвания забастовочного комитета... Но теперь это отпало и выдвигается обвинение, будто бы он сам член забастовочного комитета..."
"Настоящая же причина, -- сообщал он в письме А. В. Пешехонову от 6 (19) августа 1918 года, -- желание реакционных элементов свести счеты с неприятным {317} человеком, смело разоблачавшим разные проделки в думе и в печати. Имеется в виду не один он, но и вся наша семья. А мне прислан вызов в суд".
"Мне это в высшей степени интересно, -- записал отец в дневнике, -- и право, "для познания всякого рода вещей" мне, несмотря на болезнь и старость, было бы интересно испытать еще и немецкое давление..."
В объяснениях с немецкими властями по поводу ареста Константина Ивановича Ляховича отец указывал, что о воззвании забастовочного комитета рабочие узнали, конечно, не из перепечатки в местной газете, -- а газета, несомненно, имеет право и обязана оглашать читателям то, что происходит. Иначе общество в полной безгласности будет лишь воспринимать неожиданности с разных сторон. "Но офицер в ответ только презрительно пожал плечами -- дескать, знаем эти штуки",-- записал отец этот разговор в дневнике.
"Он, по-видимому, отражает настроение немецкой военной массы. Говорил об убийстве Мирбаха и Эйхгорна так, как будто перед ним участники этих убийств... Я с трудом сдерживался. Нахал даже ничего не ответил на вопросы и на требование свидания..."
Хлопоты об освобождении К. И. Ляховича и протесты. отца были бесплодны.
"В субботу 18-го мы проводили Костю на Киевском вокзале,--пишет он Е. И. Скуревич 5 (18) августа 1918 года из Киева, куда поехал вместе с моей сестрой.-- Повезли его в Бялу... Добродушные немецкие солдатики не мешали нашему свиданию. Страшны для него дальнейшие условия: он уже хворал суставным ревматизмом и осени в... сырых казематах не перенесет, пожалуй..."
"Может быть, впрочем, не так черт страшен,-- ободряет отец себя в письме к Б. А. Кистяковскому от 8 (21) августа.-- Все в истинно российском авось..."
{318} "Перед немцами все безмолвствует и стушевывается, а на местах сами немцы являются лишь орудием реакции и мести нерасчетливой и дикой, -- писал отец А. Г. Горнфельду 10 (23)
