не отступилась, нашла
ходы. Пришла откуда-то такая бумага, что заседатель мой аж завертелся.
Призвал меня в контору, кричал, кричал, а наконец того взял, да в тот же
день и отпустил. Вот и вышел я без суда... Сам теперь не знаю. Сказывают
люди, будут и у нас суды правильные, вот я и жду: привел бы бог у присяжных
судей обсудиться, как они скажут.
-- А что же Иван-то Захаров?
-- А Иван Захаров без вести пропал. У них, слышь, с Безруким-то уговор
был, ехать Захарову за мной невдалеке. Ежели, значит, я на душегубство
согласия не дам, тут бы меня Захарову из ружья стрелять. Да, вишь, бог-то
судил иначе... Прискакал к нам Захаров, а дело-то уж у меня кончено. Он и
испужался. Сказывали люди опосля, что прибежал он тогда на заимку и сейчас
стал из земли деньги свои копать. Выкопал, да как был, никому не сказавшись,
-- в тайгу... А на заре взяло заимку огнем. Сам ли как-нибудь заронил, а то,
сказывают, Кузьма петуха пустил, неизвестно. Только как полыхнуло на зорьке,
к вечеру угольки одни остались. Пошло все гнездо варваров прахом. Бабы и
сейчас по миру ходят, а сын -- на каторге. Откупиться-то стало уж нечем.
-- Тпру, милые!.. Приехали, слышь, слава-те, господи... Вишь ты, и
солнышко божье как раз подымается.
IV. Сибирский вольтерианец
Прошло около месяца. Покончив с делами; я опять возвращался в
губернский город на почтовых и около полудня приехал на N-скую станцию.
Толстый смотритель стоял на крылечке и дымил сигарой.
-- Вам лошадей? -- спросил он, не дав мне еще и поздороваться.
-- Да, лошадей.
-- Нет.
-- Э, полноте, Василий Иванович! Я ведь вижу... Действительно, под
навесом стояла тройка в шлеях и хомутах.
Василий Иванович засмеялся.
-- Нет, в самом деле, -- сказал он затем серьезно. -- Вам теперь,
вероятно, не к спеху... Пожалуйста, я вас прошу: погодите!
-- Да зачем же? Уж не губернатора ли дожидаетесь?
-- Губернатора! -- засмеялся Василий Иванович. -- Куда махнули! И
всего-то надворного советника, да уж очень хочется мне этого парня уважить,
право... Вы не обижайтесь, я и вам тоже всею душой. Но ведь я вижу: вам не к
спеху, а тут, можно сказать, интерес гуманности, правосудия и даже спасения
человечества.
-- Да что у вас с правосудием тут? Какие дела завязались?
-- А вот погодите, расскажу. Да что же вы здесь стоите? Заходите в мою
хибарку.
Я согласился и последовал за Васильем Ивановичем в его "хибарку", где
за чайным столом нас ждала уже его супруга, полная и чрезвычайно добродушная
дама.
-- Да, так вы насчет правосудия спрашивали? -- заговорил опять Василий
Иванович. -- Вы фамилию Проскурова слыхали?
-- Нет, не слыхал.
-- Да и чего слыхать-то, -- вмешалась Матрена Ивановна. -- Такой же вот
озорник, как и мой, и даже в газетах строчит.
-- Ну, уж это вы напрасно, вот уж напрасно! -- горячо заговорил Василий
Иванович. -- Проскуров, матушка моя, человек благонадежный, на виду у
начальства. Ты еще угоднику моему свечку должна поставить за то, что муж
твой с этакими лицами знакомство ведет. Ты что о Проскурове-то думаешь?
Какого-нибудь шелопая сделают разве следователем по особо важным делам?
-- Что вы это мелете? -- вступился я. -- Какие тут следователи, да еще
по особо важным делам?
-- То-то и я говорю, -- ободрилась Матрена Ивановна, -- врешь ты все, я
вижу. Да что я-то, по-твоему, дура набитая, что ли? Неужто важные-то
начальники такие бывают?
-- Вот вы у меня Матрену Ивановну и смутили, -- укоризненно покачал
головой смотритель. -- А ведь, в сущности, напрасно. Оно, конечно, по штату
такой должности
