Но хоть мельнику не было видно людей, а люди хорошо видели мельника,
потому что он шел самою серединой улицы по месяцу. И потому кое-где ему
говорили:
- Добрый вечер, господин мельник. А не от батюшки ли вы это идете? Не у
него ли загостились так долго?
Все знали, что больше не от кого ему и идти, но мельнику это было
приятно, и он отвечал не без гордости и не задерживая шагу:
- Ага, загостился-таки немного! - и шел себе дальше прегордою поступью.
А иные сидели тихонько под навесами и только ждали, чтобы он прошел
поскорее и не заметил бы, что они тут. Но не такой был человек мельник,
чтобы пройти мимо или позабыть тех людей, которые ему должны за муку или за
помол или просто взяли у него денег за проценты. Ничего, что их плохо было
видно в тени и что они молчали, будто воды набрали в рот,- мельник все-таки
останавливался и говорил сам:
- А, здоровеньки были! Тут вы? Молчите или не молчите, это как себе
хотите, а мне должок припасайте, потому что срок завтра, утром раненько. А я
ждать не стану, вот что!
И после этого опять шел дальше по улице, и его тень бежала с ним рядом,
да такая черная-пречерная, что мельник, человек книжный и всегда готовый при
случае пошевелить мозгами, думал про себя:
"Вот какая черная тень, даже удивительно!.. На человеке надета свитка
белее муки, а тень от нее чернее сажи..."
Тут поровнялся он с шинком жида Янкеля, что стоял на горке, недалеко
уже от выезда. Шабаш уже кончился с закатом солнца, но все-таки в шинке
хозяина не было, а сидел жидовский наймит Харько, который всегда заменял
Янкеля и его бахорей по шабашам и в праздники. Он зажигал им свечи и
принимал своими руками деньги от людей, потому что жиды - это уж всему свету
известно - строго наблюдают свою веру: ни за что в праздник ни свечей не
зажгут, ни денег в руки не возьмут: грех! Все это за них и делал наймит
Харько, из отставных солдат, а Янкель, или Янкелиха, а то и бахори только
следили зоркими очами, чтобы как-нибудь пятак или там двадцатка вместо
выручки не попала каким-нибудь способом в карман к Харьку. "Хитрый народ, ой
и хитрый же! - подумал про себя мельник.- Умеют и богу своему угодить и
грошей не упустят. Да и разумный народ, это тоже надо сказать,- где нашим!"
Он остановился у входа в шинок, на площадке, крепко утоптанной
множеством людских ног, что толклись тут и в базар, и в простые дни, всю
неделю,- и спросил:
- Янкель! Эй, Янкель! Дома ты, или, может, тебя нету?
- Нету, не видите, что ли? - отвечал наймит из-за прилавка.
- А где?
- Где - в городе, вот где,- отвечал наймит.- Вы разве не знаете, какой
у них день?
- Какой?
- Иом-Кипур!
"Вот объяснил, так объяснил!" - подумал про себя мельник. А надо вам
сказать, наймит этот человек был письменный и гордый. Любил задирать нос
кверху, а особливо перед мельником. На клиросе читал, пожалуй, не хуже
мельника, только что голос имел с трещиной и забирал в нос. Поэтому в
"Часослове" еще мог с Филиппом Гладким тягаться, а уж в "Апостоле" никаким
способом. Зато в чем другом ни за что, бывало, не уступит.