вы не знаете, куда?.. В самый Петербург... К
министру... Ну, что вы! К какому там министру!.. Разве вы еще не знаете?.. К
самому царю... Царь узнал, что рабби Акива обладает даром пророчества, и
пожелал увидеть его лично... Зачем? Ну, мало ли у царя дел, о которых надо
посоветоваться? Разве Иосиф не объяснил фараону сон? А рабби Акива... Он
знает все... Как только он въехал в город, так сейчас лошади сами повезли
его к дому Баси. Что? Вы думаете, он спросил, где двор Баси? Пхэ! Зачем ему
спрашивать, когда он знает, что в каждом доме подавали на стол в последнюю
субботу!.. Ну, и опять же Бася!.. Вы думаете, это простая сэбе еврейка и
больше ничего?.. И о ней никто не знает во Львове?..
Действительно, репутация Баси сильно поднялась после этого посещения, и
даже дамы приставали к ней с расспросами: почему цадик заехал именно к ней?
Но Бася хранила дипломатическое молчание или отвечала самым невинным тоном:
- Ну, как это может быть? Откуда ему знать о такой бедной еврейке, как
Бася?.. Увидел мой дом... Ну, он-таки немного лучше, чем у Густы, или у Иты,
или у Мойше Шмулевича... Зачем ему непременно остановиться в какой-нибудь
дыре, когда есть отличное помещение? Ну, может, он и сказал: "Вот я себе
хочу здесь отдохнуть..." Что тут удивительного?
По городу в сотнях вариантов ходили изречения великого цадика,
сказанные во время короткого пребывания в доме Баси. Он погладил Фруму по
голове и сказал: кто ее отец, и мать, и тетки... Как будто он всех их знал.
Старика патриарха Лейбензона он даже обнял, а Менделю сказал что-то, что
никто не мог передать точно. Одни говорили, что он упрекал его за то, что
отдал сыновей в гимназию и что из них выйдут "апикойрес" {Прим. стр. 433}.
Другие передавали, что, наоборот, он отозвался об одном из них чрезвычайно
лестно, назвал даже будущей звездой во Израиле... Только неизвестно было, о
котором. Одни называли Фроима. Другие, наоборот, говорили, что Фроим выйдет
апикойрес, а звездой станет старший.
Дядя с большим интересом расспрашивал Менделя-отца, но, несмотря на
всегдашнюю откровенность с дядей, Мендель на этот раз отвечал сдержанно. Он
говорил только, что рабби Акива человек действительно замечательный, что он
написал несколько трактатов, напечатанных в Австрии, и у него, г-на Менделя,
висит на стене гравированный портрет рабби Акивы... Разве стали бы печатать
портрет заурядного человека?.. А что он говорил о нем, Менделе?.. Ну, что
ему говорить особенного о скромном учителе...
Но при этом лицо г-на Менделя казалось печальным и озабоченным.
Впрочем, может быть, для этого были у г-на Менделя и другие причины...
Однажды, когда мы сидели у себя втроем,- дядя прислал за мною и
пригласил также моих товарищей.
В кабинете мы застали и г-на Менделя. Он проводил ладонями по своей
шелковистой бороде, и на лбу его виднелась глубокая морщина. Дядя имел тоже
озабоченный вид. Когда мы вошли в кабинет, он запер за нами дверь и спустил
гардину. Потом уселся в кресло и некоторое время задумчиво играл ножом для
разрезывания книг. Потом, взглянув на нас, он сказал, обращаясь к
Менделю-отцу:
