помещик?
-- Не похоже.
-- Опять не похоже! Нет, Илюша, это, наконец, невозможно. В России непременно или купец, или чиновник, или офицер... Ведь не мужик, наконец, пойми, Илюша. Мужики в первом классе не ездят.
-- Как можно, помилуйте.
-- Ну, вот видишь. Кто же еще? Постой, постой! Вот мы сейчас с тобой припомним.
И господин Алымов стал декламировать из Некрасова.
Довольно с нас купцов, кадетов,
Мещан, чиновников... двор-рян,
Довольно даже и поэтов...
Но нужно, нужно нам граждан.
-- Так вот он кто еше: почетный гражданин какой-нибудь. Говори, Илья: почетный гражданин, что ли?
-- Не могу знать, верьте совести. Едут от Астрахани, от самой, а на вопрос, например, кто такие, -- не соответствуют. В Сарепте рыбник Иван Семеныч спрашивали... "По своему собственному делу", -- говорит, больше ничего.
-- Видишь! А ты меня, к несоответствующему человеку посылаешь. Неси рюмку коньяку для храбрости, а то не иду.
-- Буфетчик спит, Ксенофонт Ильич, -- невозможно. И рад бы, да нельзя... Пожалуйте.
-- Ну, чорт с тобой, пожалую. А в случае чего, помни: ты, Илья, не знаю, как тебя по фамилии звать, за художника Алымова в ответе. Помни, Илья, ну, с богом! Отворяй. Э! Постой. Это еще что?
Г-н Алымов остановился в отворенной двери. Между тем в зале появилось новое лицо: при слабом свете лампочки, точно полуночный призрак, проследовала неизвестно откуда появившаяся дама. Она была высокая, роскошная брюнетка, сильно напомнившая мне неясный образ, мелькавший в угловом окошечке. Она пожималась, как будто от холода, и на красивом лице видно было как будто неудовольствие, что ей мешают спать. Но было и еще что-то. Алымов засмеялся с несколько дерзким видом и захлопнул дверь.
Струя воздуха кинулась от окна, хлопнул конец занавески, г-н Алымов очутился в темноте и не совсем верными стопами прошел через каюту. Он шумно приподнял занавеску, стуча медными кольцами... Потом стал у окна и закурил папиросу. Я тоже чиркнул спичкой.
Алымов быстро повернулся.
-- Я вас опять разбудил. Впрочем, какое мне дело? Каюта общая. Вхожу я в общую каюту и ни о чем не забочусь. Вам не нравится мое пение. Правильно: А курить в каюте имею право. Не хочу спать.
-- Совершенно справедливо, и потому не возражаю, -- ответил я улыбаясь.
-- Какого чорта вы смеетесь? -- сказал он с неудовольствием, заслышав улыбку в моем ответе.
-- Какое вам дело? -- ответил я ему в тон; меня это начинало забавлять. -- Смеюсь в общей каюте -- и кончено.
--- Гм... удивительно, -- сказал Алымов в каком-то раздумье. -- Однако как вы разговариваете! Постойте-ка...
Он пошарил по стенке и отвернул кнопку электрической лампочки. Комната осветилась, и мы оба некоторое время щурились от непривычки. Алымов первый, бесцеремонно оглядев меня, вдруг рассмеялся и сказал:
-- Нет, это не вы меня обругали за пение.
-- Действительно, я вас не ругал.
-- Вы кто такой?
-- Пассажир.
-- Глупо! Почему в самом деле не ответить на вопрос.
-- Какая надобность предлагать такие вопросы?
-- Гм...
