на ранней на кресты невидимые помолиться, а оно и гу-у-у-дит и бу-у-хает,-- говорил он при мне, детски радостно улыбаясь изумленной толпе.-- И колоколо-те, братцы, как наше, кузьмодемьянско. Давно я из дому, от Кузьмы-те Дамьяна ушел... Дитей малыем. А колоколо наше помню. Этак же вот и здесь -- ровно наше колоколо бухает на зорьке...
И по лицу старого младенца бродит счастливая детская улыбка...
-- Умные не разумеют и имеющие уши слышати -- не слышат,-- строго сказал при этом один из толпы.-- А вот глухого старца господь умудряет. Горе слышащим слово и не внемлющим.
И он угрожающе окинул всех сухими, строгими и колющими глазами. "Чудо", явленное над глухим старцем, он, конечно, тотчас же присвоил себе и хотел видеть в нем подтверждение какой-то своей строгой веры, заключенной в старинной книге... Зри главы такие-то, стихи пятый и седьмый-на-десять. И так как не все мы, конечно, даже и знали, что именно гласят стихи пятый и седьмый-на-десять, то, во имя чуда, он уже обрек нас огненной геенне. А старик и ему улыбался своими синими глазами, чистыми, как светлоярские воды...
В этот раз старика уже не было. Раз утром его застали на лавочке, чистого, безмятежного и очевидно давно приготовившегося в дальний путь. Лицо было счастливое, как у младенца... Вероятно, в последний час он слышал опять бухание родного колокола не то из глубины святого озера, не то из такого же святого детства...
Так как место свято пусто не бывает, то в келью явились новые богадельщики. Даже двое. Сначала пришла келейница и поселилась в избе; потом приплелся солдат и попросил позволения построить земляночку. Старики позволили. Но как только сошли снега, из земли выбило травку и зазеленелись деревья,-- пастухи, гонявшие "на горы" скот, принесли на село соблазнительные известия, которым старики дали веру не сразу; мало ли покажется глупым подросткам. Пожалуй, блазнит лукавый. Но однажды пастухи пригласили стариков на самое место: под древом на муравушке рядышком почивали келейник с келейницей, и тут же лежала пустая посудина.
Плюнули и прогнали обоих. А окна заколотили. Ждали, не придет ли опять "настоящий" какой-нибудь старец...
Не приходил.
5
Я обхожу с своими спутниками кругом озера, слушая смутный передзакатный шорох деревьев. По временам на озере выкинется рыба. Лягушка скрекочет у берега в нагретой за день колдобине. Беззаботно, как дети, чирикают воробьи... На том берегу деревенские девки мирно купаются, рядом с парнями. Смуглые тела парней выделяются издали от белых девичьих.
В укромном уголке берега, где лес переходит в мелкую поросль, стоит старик и удит рыбу. Он увидел нас раньше, чем мы его, и теперь, искоса поглядывая на поплавок, он не менее внимательно следит за нами. Он босой, без шапки. Во всей фигуре -- солидное деревенское благообразие, какая-то черта, характерная для человека, уважающего себя и привыкшего к уважению.
-- Здравствуйте, дедушка!
Умные глаза из-под шапки седых волос некоторое время продолжают изучать меня. Потом выражение их смягчается.
-- Мир дорогой, -- отвечает он. -- А вы кто такеи? Что за человеки?
-- Нижегородские.